Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривали на часы. Изучался практически устав гарнизонной службы. По всему плацу солдаты стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гимнастических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных станков. Все это были воображаемые посты, как, например, пост у порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного ящика. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; производилась смена караулов; унтер-офицеры проверяли посты и испытывали познания своих солдат, стараясь то хитростью выманить у часового его винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на сохранение какую-нибудь вещь, большею частью собственную фуражку. Старослуживые, тверже знавшие эту игрушечную казуистику, отвечали в таких случаях преувеличенно суровым тоном: «Отходи! Не имею полного права никому отдавать ружье, кроме как получу приказание от самого государя императора». Но молодые путались. Они еще не умели отделить шутки, примера от настоящих требований службы и впадали то в одну, то в другую крайность.

– Хлебников! Дьявол косорукий! – кричал маленький, круглый и шустрый ефрейтор Шаповаленко, и в голосе его слышалось начальственное страдание. – Я ж тебе учил-учил, дурня! Ты же чье сейчас приказанье сполнил? Арестованного? А, чтоб тебя!.. Отвечай, для чего ты поставлен на пост!

В третьем взводе произошло серьезное замешательство. Молодой солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говоривший по-русски, окончательно был сбит с толку подвохами своего начальства – и настоящего и воображаемого. Он вдруг рассвирепел, взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал одним решительным словом:

– З-заколу!

– Да постой... да дурак ты... – уговаривал его унтер-офицер Бобылев. – Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало быть...

– Заколу! – кричал татарин испуганно и злобно и с глазами, налившимися кровью, нервно совал штыком во всякого, кто к нему приближался. Вокруг него собралась кучка солдат, обрадовавшихся смешному приключению и минутному роздыху в надоевшем ученье.

Ротный командир, капитан Слива, пошел разбирать дело. Пока он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча ноги, на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и покурить. Их было трое: поручик Веткин – лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, – весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами.

– Свинство, – сказал Веткин, взглянув на свои мельхиоровые часы и сердито щелкнув крышкой. – Какого черта он держит до сих пор роту? Эфиоп!

– А вы бы ему это объяснили, Павел Павлыч, – посоветовал с хитрым лицом Лбов.

– Черта с два. Подите, объясняйте сами. Главное – что? Главное – ведь это все напрасно. Всегда они перед смотрами горячку порют. И всегда переборщат. Задергают солдата, замучат, затуркают, а на смотру он будет стоять, как пень. Знаете известный случай, как два ротных командира поспорили, чей солдат больше съест хлеба? Выбрали они оба жесточайших обжор. Пари было большое – что-то около ста рублей. Вот один солдат съел семь фунтов и отвалился, больше не может. Ротный сейчас на фельдфебеля: «Ты что же, такой, разэтакий, подвел меня?» А фельдфебель только лазами лупает: «Так что не могу знать, вашескородие, что с ним случилось. Утром делали репетицию – восемь фунтов стрескал в один присест...» Так вот и наши... Репетят без толку, а на смотру сядут в калошу.

– Вчера... – Лбов вдруг прыснул от смеха. – Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я иду на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем. Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «На-ве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак, на луну воем».

– Все надоело, Кука! – сказал Веткин и зевнул. – Постойте-ка, кто это едет верхом? Кажется, Бек?

– Да. Бек-Агамалов, – решил зоркий Лбов. – Как красиво сидит.

– Очень красиво, – согласился Ромашов. – По-моему, он лучше всякого кавалериста ездит. О-о-о! Заплясала. Кокетничает Бек.

По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском мундире. Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и часто перебирала тонкими ногами.

– Павел Павлыч, это правда, что он природный черкес? – спросил Ромашов у Веткина.

– Я думаю, правда. Иногда действительно армяшки выдают себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет. Да вы посмотрите, каков он на лошади!

– Подожди, я ему крикну, – сказал Лбов.

Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным голосом, так, чтобы не слышал ротный командир:

– Поручик Агамалов! Бек!

Офицер, ехавший верхом, натянул поводья, остановился на секунду и обернулся вправо. Потом, повернув лошадь в эту сторону и слегка согнувшись в седле, он заставил ее упругим движением перепрыгнуть через канаву и сдержанным галопом поскакал к офицерам.

Он был меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно и красиво и еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности – одновременно смуглой и матовой.

– Здравствуй, Бек, – сказал Веткин. – Ты перед кем там выфинчивал? Дэвыцы?

Бек-Агамалов пожимал руки офицерам, низко и небрежно склоняясь с седла. Он улыбнулся, и казалось, что его белые стиснутые зубы бросили отраженный свет на весь низ его лица и на маленькие черные, холеные усы...

– Ходили там две хорошенькие жидовочки. Да мне что? Я нуль внимания.

– Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! – мотнул головой Веткин.

– Послушайте, господа, – заговорил Лбов и опять заранее засмеялся. – Вы знаете, что сказал генерал Дохтуров о пехотных адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они самые отчаянные наездники во всем мире...

– Не ври, фендрик! – сказал Бек-Агамалов.

Он толкнул лошадь шенкелями и сделал вид, что хочет наехать на подпрапорщика.

– Ей-богу же! У всех у них, говорит, не лошади, а какие-то гитары, шкбпы – с запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь ему приказание – знай себе жарит, куда попало, во весь карьер. Забор – так забор, овраг – так овраг. Через кусты валяет. Поводья упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки!

– Что слышно нового, Бек? – спросил Веткин.

– Что нового? Ничего нового. Сейчас, вот только что, застал полковой командир в собрании подполковника Леха. Разорался на него так, что на соборной площади было слышно. А Лех пьян, как змий, не может папу-маму выговорить. Стоит на месте и качается, руки за спину заложил. А Шульгович как рявкнет на него: «Когда разговариваете с полковым командиром, извольте руки на заднице не держать!» И прислуга здесь же была.

– Крепко завинчено! – сказал Веткин с усмешкой – не то иронической, не то поощрительной. – В четвертой роте он вчера, говорят, кричал: «Что вы мне устав в нос тычете? Я – для вас устав, и никаких больше разговоров! Я здесь царь и бог!»

Лбов вдруг опять засмеялся своим мыслям.

– А вот еще, господа, был случай с адъютантом в N-ском полку...

– Заткнитесь, Лбов, – серьезно заметил ему Веткин. – Эко вас прорвало сегодня.

– Есть и еще новость, – продолжал Бек-Агамалов. Он снова повернул лошадь передом ко Лбову и, шутя, стал наезжать на него. Лошадь мотала головой и фыркала, разбрасывая вокруг себя пену. – Есть и еще новость. Командир во всех ротах требует от офицеров рубку чучел. В девятой роте такого холоду нагнал, что ужас. Епифанова закатал под арест за то, что шашка оказалась не отточена... Чего ты трусишь, фендрик! – крикнул вдруг Бек-Агамалов на подпрапорщика. – Привыкай. Сам ведь будешь когда-нибудь адъютантом. Будешь сидеть на лошади, как жареный воробей на блюде.

Повесть “Поединок” увидела свет в 1905 году. Это история о конфликте гуманистического мировоззрения и насилия, процветавшего в армии того времени. Повесть отражает виденье армейских порядков самим Куприным. Многие герои произведения – персонажи из реальной жизни писателя, с которыми он столкнулся во время службы.

Юрий Ромашов, молодой подпоручик, тяжело переживающий всеобщее моральное разложение, царящие в армейских кругах. Он часто бывает в гостях у Владимира Николаева, в чью супругу Александру (Шурочку) он тайно влюблен. Ромашов также поддерживает порочную связь с Раисой Петерсон, женой своего сослуживца. Этот роман перестал доставлять ему какую-либо радость, и однажды он решился разорвать отношения. Раиса вознамерилась отомстить. Вскоре после их разрыва, кто-то стал засыпать Николаева анонимками с намеками на особую связь между его супругой и Ромашовым. Из-за этих записок Шурочка просит Юрия больше не посещать их дом.

Однако и других бед у молодого подпоручика хватало. Он не позволял унтерам устраивать драки, постоянно пререкался с офицерами, поддерживающими моральное и физическое насилие над подопечными, чем вызывал недовольство командования. Материальное положение Ромашова также оставляло желать лучшего. Он одинок, служба для него теряет смысл, на душе горько и тоскливо.

Во время церемониального марша подпоручику пришлось пережить самый страшный позор в его жизни. Юрий попросту замечтался и допустил фатальную ошибку, нарушив строй.

После этого случая Ромашов, терзая себя воспоминаниями о насмешках и всеобщем порицании, не заметил, как оказался недалеко от железной дороги. Там он встретил солдата Хлебникова, который хотел покончить с собой. Хлебников сквозь слезы рассказывал о том, как над ним издеваются в роте, о побоях и насмешках, которым нет конца. Тогда Ромашов стал еще ярче осознавать, что каждая безликая серая рота, состоит из отдельных судеб, и каждая судьба имеет значение. Его горе меркло на фоне горя Хлебникова и ему подобных.

Немногим позже в одной из рот повесился солдат. Это происшествие повлекло за собой волну пьянства. Во время попойки между Ромашовым и Николаевым разгорелся конфликт, который повлек за собой дуэль.

Перед дуэлью в дом Ромашова пожаловала Шурочка. Она стала взывать к нежным чувствам подпоручика, говорить, что стреляться они должны обязательно, ведь отказ от дуэли может быть неверно истолкован, однако никто из дуэлянтов не должен быть ранен. Шурочка заверила Ромашова, что ее супруг согласен на эти условия и их договоренность останется в тайне. Юрий согласился.

В итоге, несмотря на заверения Шурочки, Николаев смертельно ранил подпоручика.

Главные герои повести

Юрий Ромашов

Центральный персонаж произведения. Добрый, застенчивый и романтичный молодой человек, которому не по душе суровые армейские нравы. Он мечтал о литературной карьере, часто гулял, погружаясь в размышления, мечты о другой жизни.

Александра Николаева (Шурочка)

Объект воздыхания Ромашова. На первый взгляд, это талантливая, обаятельная, энергичная и умная женщина, ей чужды сплетни и интриги, в которых участвуют местные дамы. Однако на поверку оказывается, что она гораздо коварней всех их. Шурочка мечтала о роскошной столичной жизни, все остальное для нее не имело значения.

Владимир Николаев

Неудачливый муж Шурочки. Он не блещет интеллектом, проваливает вступительные экзамены в академию. Даже его жена, помогая ему готовиться к поступлению, усвоила почти всю программу, а Владимиру это никак не удавалось.

Шульгович

Требовательный и суровый полковник, часто недовольный поведением Ромашова.

Назанский

Офицер-философ, который любит рассуждать об устройстве армии, о добре и зле в целом, склонен к алкоголизму.

Раиса Петерсон

Любовница Ромашова, жена капитана Петерсона. Это сплетница и интриганка, не обремененная никакими принципами. Она занята игрой в светскость, говорит о роскоши, но внутри нее – духовная и моральная нищета.

В “Поединке” А. Куприн демонстрирует читателю всю ущербность армии. Главный герой, поручик Ромашов, все больше и больше разочаровывается в службе, находя ее бессмысленной. Он видит жестокость, с которой офицеры относятся к своим подчиненным, становится свидетелем рукоприкладства, никак не пресекаемого руководством.

Большая часть офицеров смирилась с существующим порядком. Одни находят в нем возможность выместить на других собственные обиды посредством морального и физического насилия, проявить жестокость, свойственную характеру. Другие просто принимают реальность и, не желая бороться, ищут отдушину. Часто этой отдушиной становится пьянство. Даже Назанский, умный и талантливый человек, топит в бутылке мысли о безысходности и несправедливости системы.

Разговор с солдатом Хлебниковым, который постоянно терпит издевательства, утверждает Ромашова во мнении о том, что вся эта система прогнила насквозь и не имеет права на существование. В своих размышлениях подпоручик приходит к выводу, что есть лишь три занятия, достойные честного человека: наука, искусство и вольный физический труд. Армия же представляет собой целое сословие, которое в мирное время пользуются благами, заработанными другими людьми, а в военное – идет убивать таких же вояк, как они сами. Это лишено смысла. Ромашов задумывается над тем, что было бы, если б все люди в один голос сказали “нет” войне, и необходимость в армии отпала сама собой.

Дуэль Ромашова и Николаева – это противостояние честности и коварства. Ромашова убило предательство. Как в то время, так и сейчас, жизнь нашего общества – это поединок между цинизмом и состраданием, верностью принципам и аморальностью, человечностью и жестокостью.

Так же вы можете прочитать , одного из самых видных и популярных писателей России первой половины ХХ века.

Наверняка вас заинтересует краткое содержание самой удачной по мнению Александра Куприна его , проникнутой сказочной, или даже мистической атмосферой.

Главная идея повести

Проблемы, затронутые Куприным в “Поединке”, выходят далеко за рамки армии. Автор указывает на недостатки общества в целом: социальное неравенство, пропасть между интеллигенцией и простым народом, духовное падение, проблему взаимоотношений между обществом и отдельной личностью.

Повесть “Поединок” получила положительный отзыв от Максима Горького. Он утверждал, что это произведение должно глубоко затронуть “каждого честного и думающего офицера”.

К. Паустовского глубоко тронула встреча Ромашова и солдата Хлебникова. Паустовский причислил эту сцену к лучшим в русской литературе.

Однако “Поединок” получил не только положительную оценку. Генерал-лейтенант П. Гейсман обвинял писателя в клевете и попытке подрыва государственного строя.

• Первое издание повести Куприн посвятил М. Горькому. По словам самого автора, всеми самыми смелыми мыслями, выраженными на страницах “Поединка”, он обязан влиянию Горького.
• Повесть “Поединок” была экранизирована пять раз, последний – в 2014 году. “Поединок” стал последней серией четырех-серийного фильма, состоявшего из экранизаций произведений Куприна.

«Поединок» (1905)

Цель урока: показать значение повести Куприна для осознания обществом кризиса всей русской жизни; гуманистический, антивоенный пафос повести.

Методические приёмы: аналитическая беседа, комментированное чтение.

Ход урока

1. Слово учителя. Революционная эпоха перед всеми писателями выдвинула острую необходимость понять исторические судьбы России, её народа, отечественной культуры. Эти глобальные вопросы привели к созданию крупных «многочисленных» полотен. Писателями осмысливалась в противоречивом времени поступь мира. Так написаны повести «Поединок», «Суходол» и «Деревня» Бунина; «Иуда Искариот» Л. Андреева; «Движения», «Медвежонок» Сергеева-Ценского.

На первый взгляд повесть (любая из них) проста своим содержанием. Но по авторским обобщениям многослойна, напоминает «ларец в ларце», хранящий драгоценность.

Повесть « Поединок» вышла в мае 1905 г., в дни разгрома русского флота при Цусиме. Изображение отсталой, небоеспособной армии, разложившихся офицеров, забитых солдат имело важный общественно-политический смысл: это был ответ на вопрос о причинах дальневосточной катастрофы. Жёсткими штрихами, как бы рассчитываясь с прошлым, Куприн рисует армию, которой он отдал годы юности.

Эту повесть можно определить как психологическую и философскую. С «Отцов и детей» не было такого произведения.

1. Беседа по роману:

1. Какова тема повести? Основная тема – кризис России, всех сфер русской жизни. Критическую направленность повести отметил Горький, причислив «Поединок» к гражданственной, революционной прозе. Повесть имела широкий резонанс, принесла Куприну всероссийскую славу, стала поводом для полемики в прессе о судьбе русской армии. Проблемы армии всегда отражают и общие проблемы общества. В этом смысле повесть Куприна актуальна и сейчас.
2. Посвятив «Поединок» в её первой публикации Горькому, Куприн писал ему: « Теперь, наконец, когда уже всё кончено, я могу сказать, что всё смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Васи, как я признателен Вам за это».
3. Что, на ваш взгляд, в «Поединке» можно определить как « смелое и буйное »? От отрицания мелочных обрядов (держать руки по швам и каблуки вместе в разговоре с начальством, тянуть носок вниз при маршировке, кричать «На плечо!», 9 гл., с. 336.) главный герой «Поединка» Ромашов приходит к отрицанию того, что в разумно устроенном обществе не должно быть войн : « Может быть, всё это какая-то общая ошибка, какое-то всемирное заблуждение, помешательство? Разве естественно убивать?» «Положим, завтра, положим, сию секунду эта мысль пришла в голову всем: русским, немцам, англичанам, японцам… И вот уж нет больше войны, нет офицеров и солдат, все разошлись по домам». Ромашов наивно полагает, что для устранения войны нужно, чтобы все люди вдруг прозрели, заявили в один голос: «Не хочу воевать!» и бросили оружие. « Какая смелость ! – восхищённо сказал Л. Толстой о Ромашове. – И как это цензура пропустила и как не протестуют военные?»

Проповедь миротворческих идей вызвала сильные нападки в ожесточённой журнальной кампании, развязанной вокруг «Поединка», причём особенно негодовали военные чины. Повесть явилась крупнейшим литературным событием, прозвучавшим злободневно.

1. Какие тематические линии можно выделить в повести? Их несколько: жизнь офицеров, строевая и казарменная жизнь солдат, отношения между людьми. Оказывается, далеко не все люди придерживаются таких же пацифистских взглядов, как Ромашов.

1. Как Куприн рисует образы офицеров? Куприн прекрасно знал армейскую среду по своему многолетнему опыту. Образы офицеров даны точно. Реалистично, с беспощадной достоверностью. Почти все офицеры в «Поединке» - ничтожества, пьяницы, тупые и жестокие карьеристы и невежды.

Причём, они уверены в своём сословном и моральном превосходстве, презрительно относятся к штатским, которых именуют « рябчиками», «шпаками», «штафирками ». Даже Пушкин для них « какой-то шпак ». Среди них считается «молодечеством изругать или побить ни с того ни с сего штатского человека, потушить об его нос зажжённую папироску, надвинуть ему на уши цилиндр». Ни на чём не основанное высокомерие, извращённые представления о «чести мундира» и чести вообще, хамство – следствие изоляции, оторванности от общества, бездеятельности, отупляющей муштры. В безобразных кутежах, пьянстве, нелепых выходках выражался какой-то слепой, животный, бессмысленный бунт против смертной тоски и однообразия. Офицеры не привыкли думать и рассуждать, некоторые всерьёз считают, что на военной службе вообще « думать не полагается » (подобные мысли посещали Н. Ростова).

Литературовед Ю. В. Бабичева пишет: « Офицеры полка имеют единое «типовое» лицо с чёткими признаками кастовой ограниченности, бессмысленной жестокости, цинизма, пошлости и чванливости. Вместе с тем в процессе развития сюжета каждый офицер, типичный в своём кастовом уродстве, хоть на момент показывается таким, каким он мог бы стать, если бы не губительное воздействие армии ».

1. Согласны ли вы с тем, что офицеры в повести «Поединок» имеют единое «типовое» лицо? Если да, то в чём проявляется это единство? Писатель показывает офицерскую среду в вертикальном разрезе: ефрейторы, младшие офицеры, старшие офицеры, высший командный состав. « За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офицеры несли службу как принудительную, неприятную, опротивевшую барщину, томясь ею и не любя её ». Страшна картина « безобразного повального кутежа» офицеров. 406, гл. 18 .

1. Кроме общих черт, свойственных большинству офицеров, каждый из них имеет индивидуальные черты, обрисованные так ярко и выразительно, что образ становится почти символическим :

А) Полковой командир Шульгович под своим громоподбным бурбонством скрывает заботу об офицерах.

Б) Что вы можете сказать об образе Осадчего? Зловещ образ Осадчего. « Он жестокий человек», - говорит о нём Ромашов. Жестокость Осадчего постоянно испытывали на себе солдаты, трепетавшие от его громоподобного голоса и нечеловеческой силы ударов. В роте Осадчего чаще, чем в других, случались самоубийства солдат Звероподобный, кровожадный Осадчий в спорах о поединке настаивает на необходимости смертельного исхода дуэли – « иначе это будет только дурацкая жалость… комедия». На пикнике он произносит тост « за радость прежних войн, за весёлую кровавую жестокость ». В кровавом бою он находит наслаждение, его пьянит запах крови, он готов всю жизнь рубить, колоть, стрелять – всё равно кого и за что (гл. 8, 14)

В) Расскажите о ваших впечатлениях о капитане Сливе. « Даже в полку, который благодаря условиям дикой провинциальной жизни не отличался особенно гуманным направлением, он являлся каким-то диковинным памятником этой свирепой военной старины». Он не прочёл ни одной книги, ни одной газеты, и презирал всё, что выходило за пределы строя, устава и роты. Это вялый, опустившийся человек, он жестоко, до крови, избивает солдат, однако внимателен « к солдатским нуждам: не задерживает денег, следит лично за ротным котлом » (гл.10, 337)

Г) В чём отличие капитана Стельковского, командира 5-й роты? Пожалуй, только образ капитана Стельковского – терпеливого, хладнокровного, настойчивого – не вызывает отвращения , «солдаты же любили воистину: пример, может быть, единственный в русской армии » (гл. 15. 376 - 377). «В роте у него не дрались и даже не ругались, хотя и не особенно нежничали, и всё же рота по великолепному внешнему виду и выучке не уступала любой гвардейской части». Это его рота на майском смотре вызывает слёзы своей у корпусного командира.

Д) Подполковник Рафальский (Брем ) любит животных и всё свободное и несвободное время отдаёт собиранию редкостного домашнего зверинца.352.

Е) Каковы отличительные черты Бек-Агамалова ? Хвастается умением рубить, с сожалением говорит, что человека пополам, пожалуй, не разрубит: « Голову снесу к чёрту, это я знаю, а так, чтобы наискось… нет» Мой отец это делал легко …» (« Да, были люди в наше время …»). С его злобными глазами, с горбатым носом и оскаленными зубами он « был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу» (гл.1)

8) Звероподобность вообще отличает многих офицеров . Во время скандала в публичном доме эта звериная суть проступает особенно ярко: в выкатившихся глазах Бек-Агамалова « страшно сверкали обнажившиеся круглые белки», голова его « была низко и грозно опущена», «в глазах загорался зловещий жёлтый блеск ». «И в то же время он всё ниже и ниже сгибал ноги, весь съёживался и вбирал в себя шею, как зверь, готовый сделать прыжок» . После этого скандала, кончившегося дракой и вызовом на дуэль, « все расходились смущённые, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой собственный ужас, свою рабскую, виноватую тоску – ужас и тоску маленьких, злых и грязных животных » (гл. 19).

9) Обратим внимание на контраст этого описания с идущим следом описанием рассвета « с ясным, детски-чистым небом и неподвижным прохладным воздухом. Деревья, влажные, окутанные чуть видным паром, молчаливо просыпались от своих тёмных, загадочных ночных снов ». Ромашов чувствует себя « низеньким, гадким, уродливым и бесконечно чужим среди этой невинной прелести утра, улыбавшегося спросонок ».

Как говорит рупор Куприна – Назанский, «все они, даже самые лучшие, самые нежные из них, прекрасные отцы и внимательные мужья, - все они на службе делаются низменными, трусливыми, глупыми зверюшками. Вы спросите: почему? Да именно потому, что никто из них в службу не верит и разумной цели этой службы не видит ».

10) Как изображены «полковые дамы»? Жёны офицеров такие же хищные и кровожадные, как и их мужья. Злы, глупы, невежественны, лицемерны. Полковые дамы – олицетворение крайнего убожества. Их будни сотканы из сплетен, провинциальной игры в светскость, скучных и пошлых связей. Наиболее отталкивающий образ – Раиса Петерсон, жена капитана Тальмана. Злая, тупая, развратная и мстительная. « О, какая она противная!» - с отвращением думает о ней Ромашов. « И от мысли о прежней физической близости с этой женщиной у него было такое ощущение, точно он не мылся несколько месяцев и не переменял белья» (гл. 9).

Не лучше и остальные «дамы» . Даже у внешне обаятельной Шурочки Николаевой проявляются черты вроде бы не похожего на него Осадчего: она ратует за поединки со смертельным исходом, говорит: « Я бы таких людей стреляла, как бешеных собак ». Истинно женского в ней не осталось: « Я не хочу ребёнка. Фу, какая гадость !» - признаётся она Ромашову (гл. 14).

1. Какую роль играют образы солдат? Изображены массой, пёстрой по национальному составу, но серой по сути. Солдаты полностью бесправны: офицеры срывают на них злость, бьют, крошат зубы, разбивают барабанные перепонки.
2. Куприн даёт и индивидуализированные образы (их в повести около 20). Целый ряд простых солдат – в главе 11:

А) плохо соображающий, недогадливый Б ондаренко ,

Б) запуганный, оглушённый окриками Архипов , который « не понимает и не может заучить самых простых вещей »,

В) неудачник Хлебников. 340, 375, 348/2. Более других детализирован его образ. Разорённый, безземельный и обнищавший русский мужик, « забритый в солдаты». Солдатская доля Хлебникова мучительна и жалка. Телесные наказания и постоянные унижения – вот его удел. Больной и слабосильный, с лицом « в кулачок », на котором нелепо торчал вздёрнутый кверху грязный нос, с глазами, в которых « застыл тупой, покорный ужас », этот солдатик стал в роте всеобщим насмешищем и объектом для издевательства и ругани. Его доводят до мысли о самоубийстве, от которого его спасает Ромашов, увидевший в Хлебникове брата-человека. Жалея Хлебникова, Ромашов говорит: « Хлебников, тебе плохо? И мне нехорошо, голубчик… Я ничего не понимаю из того, что делается на свете. Все – какая-то дикая, бессмысленная, жестокая чепуха! Но надо терпеть, мой милый, надо терпеть …» Хлебников, хотя и видит в Ромашове доброго человека, по-человечески относящегося к простому солдату, но, прежде всего, видит в нём барина . Жестокость, несправедливость, нелепость жизнеустройства становятся очевидны, но выхода из этого ужаса, кроме терпения, герой не видит.

Г) образованный, умный, независимый Фокин.

Изображая серых, обезличенных, придавленных « собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием » солдат, Куприн вызывает в читателе сострадание к ним, показывает, что на самом деле это живые люди, а не безликие «винтики» военной машины .

Так Куприн выходит ещё на одну, очень важную тему – тему личности.

Д. з. 1) Подготовить сообщения по образам Ромашова и Назанского (по группам) (портретная характеристика, отношения с людьми, взгляды, отношение к службе и т. д.)

2) Ответить на вопросы:

Как решается в повести тема любви?

Каково значение названия повести?

Урок 2

Тема: Метафоричность названия повести А. И. Куприна «Поединок».

Цель урока: проанализировать образы героев, выражающих авторскую позицию в повести.

Методические приёмы: сообщения учащихся, работа над текстом, аналитическая беседа.

1. Проверка дом. задания. Авторские идеалы выражают герои, противопоставленные основной массе – Ромашов и Назанский. Этих героев представляют несколько учеников (по группам)
2. Характеристика образа Назанского. В беседах Ромашова и Назанского заключена сущность повести.

А) О Назанском мы узнаём из разговора Николаевых и Ромашова (гл. 4 ): это « отпетый человек », он « увольняется в отпуск на один месяц по домашним обстоятельствам… Это значит – запил»; «такие офицеры – позор для полка, мерзость!»

Б) В 5 главе – описание встречи Ромашова и Назанского. Мы видим сначала « белую фигуру и золотоволосую голову » Назанского, слышим его спокойный голос, знакомимся с его жилищем: « 288», гл. 5. Всё это, да ещё прямой взгляд « задумчивых, прекрасных голубых глаз » противоречит тому, что о нём говорили Николаевы. Назанский рассуждает « о возвышенных материях », философствует, а это, с точки зрения окружающих, - « чепуха, праздная и нелепая болтовня ». Он думает о « 289 ». Это для него « 290/1 ». Он чувствует чужую радость и чужую скорбь, ощущает несправедливость существую щего с троя, бесцельность своей жизни , ищет и не находит выхода из тупика . 431-432.

Описание пейзажа , таинственной ночи, открывающейся из окна, согласно его возвышенным словам : « 290/2 ».

Лицо Назанского кажется Ромашову « красивым и интересным »: золотые волосы, высокий, чистый лоб, шея благородного рисунка, массивная и изящная голова, похожая на голову одного из греческих героев или мудрецов, ясные голубые глаза, смотрящие « оживлённо, умно и кротко ». Правда, это описание почти идеального героя заканчивается разоблачением: « 291/1».

Мечтая о « грядущей богоподобной жизни », Назанский прославляет могущество и красоту человеческого разума, восторженно призывает уважать человека, увлечённо говорит о любви – и выражает при этом взгляды самого автора: « 293/1 ». Любовь по Куприну – талант сродни музыкальному. Куприн разовьёт эту тему позже в рассказе «Гранатовый браслет», причём многое из того, что сказал Назанский, прямо перейдёт в рассказ.

В) « 435 -подчёркнутое » (гл. 21 ). Проповедует равенство и счастье, воспевает разум человека.

В страстных речах Назанского много желчи и злости , мысли о необходимости борьбы против «двухголового чудовища» - царского самодержавия и полицейского режима в стране, предчувствий неотвратимости глубоких социальных потрясений : « 433/1 ». Верит в грядущую жизнь.

Он противник военной службы и вообще армии, осуждает зверское обращение с солдатами (гл.21, 430 – 432 ). Обличительные речи Назанского исполнены открытого пафоса. Это своеобразный поединок героя с бессмысленной и жестокой системой . Некоторые высказывания этого героя, как позднее сказал сам Куприн, « звучат как граммофон», но они дороги писателю, который вложил в Назанского многое, что волновало его самого.

Г) Как вы думаете, зачем вообще понадобился в «Поединке» рядом с Ромашовым такой герой? Назанский утверждает: существует только человек, полная свобода человека. Ромашов воплощает принцип человеческой несвободы. Дверь не закрыта, можно выйти. Ромашов вспоминает, что мать привязывала его тончайшей ниточкой к кровати. Она вызывала у него мистический страх, хотя можно было порвать.

1. Характеристика Ромашова.

Поручик Ромашов, главный герой «Поединка», заражается настроениями и мыслями Назанского. Это типичный купринский образ правдоискателя и гуманиста. Ромашов дан в непрестанном движении , в процессе его внутреннего изменения и духовного роста. Куприн воспроизводит не всю биографию героя, а важнейший момент в ней, без начала, но с трагическим концом.

Портрет героя внешне выразителен: « 260, гл. 1 », порой бесхитростен. Однако в действиях Ромашова чувствуется внутренняя сила , идущая от чувства правоты и справедливости. Например, он неожиданно для самого себя защищает татарина Шарафутдинова, не понимающего по-русски, от оскорбляющего его полковника (гл.1, 262-263 )

Он заступается за солдата Хлебникова, когда его хочет избить унтер-офицер (гл.10, 340/1).

Он одерживает верх даже над звероподобным Бек-Агамаловым, когда тот едва не зарубил шашкой женщину из публичного дома, где кутили офицеры: « 18 гл., 414» . Бек-Агамалов благодарен Ромашову за то, что тот не дал ему, озверевшему от пьянства, зарубить женщину

Во всех этих поединках Ромашов оказывается на высоте.

- Какой образ жизни ведёт ? (скучно, пьянство, одиночество, находится в связи с нелюбимой женщиной)

Планы есть ? Обширные по самообразованию, изучению языков, литературы, искусства. Но остаются лишь планами.

О чём мечтает? О блестящей карьере, видит себя выдающимся полководцем. Мечты его поэтические, но растрачиваются впустую. 267-269.

- Куда любит ходить Ромашов ? На вокзал встречать поезда, 265. гл.2. Его сердце стремится к красоте. Ср. у Толстого («Воскресение»), Некрасова («Тройка»), Блока («На железной дороге», 439) . Прямая реминисценция (отголосок, влияние чьего-либо творчества в художественном произведении). Железная дорога прочитывается как тема дали, тема жизненного выхода

Ромашов – романтическая, тонкая натура. У него « 264 ». Привлекательны в герое душевная мягкость , доброта , врождённое чувство справедливости . Всё это резко отличает его от остальных офицеров полка.

Тягостна, скучна армейская обстановка в заштатном полку. Бессмысленна, порой идиотична военная практика. Разочарования его болезненны.

- Почему герой Куприна молод? Над цветущей молодостью властвует омертвляющая душу казёнщина. Выбрав молодого героя, Куприн усилил муки « нелепости, непонятности ».

Какое чувство вызывает Ромашов у читателя? Глубокое сочувствие.

Ромашов имеет тенденцию к эволюции . Движется в сторону познания жизни. Столкновение человека и офицера сначала происходит в самом Ромашове, в его душе и сознании. Эта внутренняя борьба постепенно превращается в открытый поединок с Николаевым и со всем офицерством. С. 312 (7 гл.), 348, 349, 419.

Ромашов постепенно освобождается от фальшивого понимания чести офицерского мундира. Поворотным моментом явились размышления героя над положением человеческой личности в обществе, его внутренний монолог в защиту прав, достоинств и свободы человека. Ромашова « ошеломило и потрясло неожиданно-яркое сознание своей индивидуальности» , и он по-своему восстал против обезличивания человека на военной службе , в защиту рядового солдата. Он негодует на полковое начальство, которое поддерживает состояние вражды между солдатами и офицерами. Но порывы к протесту у него сменяются совершенной апатией и равнодушием, душу нередко охватывает подавленность: « Пропала моя жизнь!»

Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни угнетает его. Во время разговора с больным, изуродованным Хлебниковым Ромашов испытывает острую жалость и сострадание к нему (гл. 16 ). Он, воспитанный в духе превосходства над солдатской массой, равнодушия к тяжёлой солдатской судьбе, начинает понимать, что Хлебников и его товарищи обезличены и придавлены собственным невежеством, общим рабством, произволом и насилием, что солдаты тоже люди, имеющие право на сочувствие. 402/1, 342 .

А. И Куприн вспоминал, что сцена у полотна железной дороги произвела большое впечатление на Горького : « Когда я читал разговор подпоручика Ромашова с жалким солдатом Хлебниковым, Алексей Максимович растрогался, и было страшно видеть этого большого человека с влажными глазами».

Неожиданно для самого себя он вдруг восстаёт против самого Бога, допускающего зло и несправедливость (ещё один поединок , может быть, самый главный). « 402» . Он замкнулся в себе, сосредоточился на своём внутреннем мире , твёрдо решил порвать с военной службой, чтобы начать новую жизнь: «403»; «404/1 » - так определяет для себя достойное назначение жизни Ромашов.

Скромная личность вырастает духовно, открывает извечные ценности бытия. Куприн видит в юности героя надежду на будущее преображение мира. Служба на него производит отталкивающее впечатление именно своей противоестественностью и античеловечностью. Однако Ромашов не успевает осуществить своей мечты и гибнет в результате предательства.

4. Мысли о возможности другой жизни соединяются у него с мыслями о любви к Шурочке Николаевой . Милая, женственная Шурочка, в которую влюблён Назанский, по существу виновна в убийстве Ромашова на дуэли. Корысть, расчёт, властолюбие, двоедушие , « какая-то злая и гордая сила », изворотливость Шурочки не замечаются влюблённым Ромашовым. Она требует: « Вы непременно должны завтра стреляться » - и Ромашов соглашается ради неё на поединок, которого можно было избежать.

В русской литературе уже созданы типы деловых людей (Чичиков. Штольц). Шурочка – деловой человек в юбке. Она стремится вырваться из среды. Единственный путь – поступление мужа в академию, стремится уехать в столицу из мещанской провинции. 280, 4 гл.

Ради завоевания своего места в свете отвергает страстную любовь Назанского, ради сохранения репутации и карьеры мужа жертвует Ромашовым. Внешне обаятельная и умная, отвратительной предстаёт в разговоре с Ромашовым накануне дуэли. 440/2.

1. Обсуждение смысла названия повести.

А) Само название передаёт личный и общественный конфликт, положенный в основу сюжета.

Сюжетный аспект. П оединки , о которых мы уже говорили, неизбежно и закономерно приводят к развязке – к последнему поединку .

Особенность финала . Дуэль Ромашова с Николаевым не описывается в повести. О гибели Ромашова сообщают сухие, официальные, бездушные строчки рапорта штабс-капитана Дица (гл.23, 443 ). Финал воспринимается трагичным потому, что смерть Ромашова бессмысленна. Этот последний аккорд исполнен состраданием. Этот поединок, гибель героя предрешены: Ромашов слишком отличается от всех, чтобы выжить в этом обществе.

Несколько раз в повести упоминаются дуэли , нагнетается тягостная, душная обстановка. В 19 главе описывается, как пьяные офицеры тянут похоронный напев, (в глуповатых глазах Веткина этот мотив вызывает слёзы), но чистые звуки панихиды вдруг перебиваются « ужасным, циничным ругательством» Осадчего , 419. Оскорблённый Ромашов пытается образумить людей. После этого и разыгрывается скандал, приведший к тому, что Ромашов вызывает Николаева на дуэль, 420, 426.

Б) Смысл названия – в поединке Ромашова с тем дурным, что есть в нём самом. Этот конфликт даётся как философский, постижение героем свободы и необходимости.

В) Тема поединка – знак самой действительности, разобщённость людей, непонимание одного человека другим.

Г) Штатские – офицеры, 411-412. Кастовые офицерские предрассудки.

Д) Офицерство и солдаты (униженные, вспомним татарина, денщика Ромашова, допивающего кофе за ним, доедающего обеды)

Е) Но название имеет и метафорический , символический смысл. Куприн писал: « всеми силами моей души я ненавижу годы моего детства и юности, годы корпуса, юнкерского училища и службы в полку. Обо всём. Что я испытал и видел, я должен написать. И своим романом я вызову на поединок царскую армию ». Название имеет и другой, гораздо больший социальный аспект. Повесть – поединок Куприна со всей армией, со всей системой, убивающей в человеке личность и убивающей самого человека. В 1905 г. эта повесть, конечно, была воспринята революционными силами как призыв к борьбе. Но и почти через сто лет после написания повесть остаётся призывом к уважению человеческой личности, к примирению и братской любви.

5. Итак, традиции русской литературы:

1) Купринский герой тесно связан с понятием лишнего человека, толстовского героя.

2) Тонкий психологический рисунок (Достоевский, Толстой). Как Л. Толстой, углублённо исследует борьбу чувств, противоречия пробуждающегося сознания, крушение их. Ромашов близок чеховским персонажам. Родствен чеховскому подход Куприна к своему герою. Конфузливый, близорукий и мешковатый подпоручик, думающий о себе в 3 лице словами ходульных романов, 375, 380. 387., вызывает насмешливое и сострадательное отношение. Именно так освещена фигура Пети Трофимова.

3) Стихийный демократизм, сочувствие маленькому человеку. (Пушкин, Гоголь, Достоевский)

4) Социально-философское определение добра и зла.

5) Ориентация на доктрину какую-то. Толстой ищет свою «зелёную палочку». Куприн не знает, как перестроить мир. Его произведение содержит неприятие зла.

Учебник Агеносова, ч. 1, с. 26.

В. Лилин, с. 64 – отзывы о «Поединке» Горького, Л. Толстого.

Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривали на часы. Изучался практически устав гарнизонной службы. По всему плацу солдаты стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гимнастических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных станков. Все это были воображаемые посты, как, например, пост у порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного ящика. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; производилась смена караулов; унтер-офицеры проверяли посты и испытывали познания своих солдат, стараясь то хитростью выманить у часового его винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на сохранение какую-нибудь вещь, большею частью собственную фуражку. Старослуживые, тверже знавшие эту игрушечную казуистику, отвечали в таких случаях преувеличенно суровым тоном: «Отходи! Не имею полного права никому отдавать ружье, кроме как получу приказание от самого государя императора». Но молодые путались. Они еще не умели отделить шутки, примера от настоящих требований службы и впадали то в одну, то в другую крайность. — Хлебников! Дьявол косорукой! — кричал маленький, круглый и шустрый ефрейтор Шаповаленко, и в голосе его слышалось начальственное страдание. — Я ж тебя учил-учил, дурня! Ты же чье сейчас приказанье сполнил? Арестованного? А, чтоб тебя!.. Отвечай, для чего ты поставлен на пост? В третьем взводе произошло серьезное замешательство. Молодой солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говоривший по-русски, окончательно был сбит с толку подвохами своего начальства — и настоящего и воображаемого. Он вдруг рассвирепел, взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал одним решительным словом: — З-заколу! — Да постой... да дурак ты... — уговаривал его унтер-офицер Бобылев. — Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало быть... — Заколу! — кричал татарин испуганно и злобно и с глазами, налившимися кровью, нервно совал штыком во всякого, кто к нему приближался. Вокруг него собралась кучка солдат, обрадовавшихся смешному приключению и минутному роздыху в надоевшем ученье. Ротный командир, капитан Слива, пошел разбирать дело. Пока он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча ноги, на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и покурить. Их было трое: поручик Веткин — лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, — весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами. — Свинство, — сказал Веткин, взглянув на свои мельхиоровые часы и сердито щелкнув крышкой. — Какого черта он держит до сих пор роту? Эфиоп! — А вы бы ему это объяснили, Павел Павлыч, — посоветовал с хитрым лицом Лбов. — Черта с два. Подите, объясняйте сами. Главное — что? Главное — ведь это все напрасно. Всегда они перед смотрами горячку порют. И всегда переборщат. Задергают солдата, замучат, затуркают, а на смотру он будет стоять, как пень. Знаете известный случай, как два ротных командира поспорили, чей солдат больше съест хлеба? Выбрали они оба жесточайших обжор. Пари было большое — что-то около ста рублей. Вот один солдат съел семь фунтов и отвалился, больше не может. Ротный сейчас на фельдфебеля: «Ты что же, такой, разэтакий, подвел меня?» А фельдфебель только глазами лупает: «Так что не могу знать, вашескородие, что с ним случилось. Утром делали репетицию — восемь фунтов стрескал в один присест...» Так вот и наши... Репетят без толку, а на смотру сядут в калошу. — Вчера... — Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я иду на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем. Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «Наве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак, на луну воем». — Все надоело, Кука! — сказал Веткин и зевнул. — Постойте-ка, кто это едет верхом? Кажется, Бек? — Да. Бек-Агамалов, — решил зоркий Лбов. — Как красиво сидит. — Очень красиво, — согласился Ромашов. — По-моему, он лучше всякого кавалериста ездит. О-о-о! Заплясала. Кокетничает Бек. По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском мундире. Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и часто перебирала тонкими ногами. — Павел Павлыч, это правда, что он природный черкес? — опросил Ромашов у Веткина. — Я думаю, правда. Иногда действительно армяшки выдают себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет. Да вы посмотрите, каков он на лошади! — Подождите, я ему крикну, — сказал Лбов. Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным голосом, так, чтобы не слышал ротный командир: — Поручик Агамалов! Бек! Офицер, ехавший верхом, натянул поводья, остановился на секунду и обернулся вправо. Потом, повернув лошадь в эту сторону и слегка согнувшись в седле, он заставил ее упругим движением перепрыгнуть через канаву и сдержанным галопом поскакал к офицерам. Он был меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно и красиво и еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности — одновременно смуглой и матовой. — Здравствуй, Бек, — сказал Веткин. — Ты перед кем там выфинчивал? Дэвыцы? Бек-Агамалов пожимал руки офицерам, низко и небрежно склоняясь с седла. Он улыбнулся, и казалось, что его белые стиснутые зубы бросили отраженный свет на весь низ его лица и на маленькие черные, холеные усы... — Ходили там две хорошенькие жидовочки. Да мне что? Я нуль внимания. — Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! — мотнул головой Веткин. — Послушайте, господа, — заговорил Лбов и опять заранее засмеялся. — Вы знаете, что сказал генерал Дохтуров о пехотных адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они самые отчаянные наездники во всем мире... — Не ври, фендрик! — сказал Бек-Агамалов. Он толкнул лошадь шенкелями и сделал вид, что хочет наехать на подпрапорщика. — Ей-богу же! У всех у них, говорит, не лошади, а какие-то гитары, шкапы — с запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь ему приказание — знай себе жарит, куда попало, во весь карьер. Забор — так забор, овраг — так овраг. Через кусты валяет. Поводья упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки! — Что слышно нового, Бек? — спросил Веткин. — Что нового? Ничего нового. Сейчас, вот только что, застал полковой командир в собрании подполковника Леха. Разорался на него так, что на соборной площади было слышно. А Лех пьян, как змий, не может папу-маму выговорить. Стоит на месте и качается, руки за спину заложил. А Шульгович как рявкнет им него: «Когда разговариваете с полковым командиром, извольте руки на заднице не держать!» И прислуга здесь же была. — Крепко завинчено! — сказал Веткин с усмешкой — не то иронической, не то поощрительной. — В четвертой роте он вчера, говорят, кричал: «Что вы мне устав в нос тычете? Я — для вас устав, и никаких больше разговоров! Я здесь царь и бог!» Лбов вдруг опять засмеялся своим мыслям. — А вот еще, господа, был случай с адъютантом в N-ском полку... — Заткнитесь, Лбов, — серьезно заметил ему Веткин. — Эко вас прорвало сегодня. — Есть и еще новость, — продолжал Бек-Агамалов. Он снова повернул лошадь передом ко Лбову и, шутя, стал наезжать на него. Лошадь мотала головой и фыркала, разбрасывая вокруг себя пену. — Есть и еще новость. Командир во всех ротах требует от офицеров рубку чучел. В девятой роте такого холоду нагнал, что ужас. Епифанова закатал под арест за то, что шашка оказалась не отточена... Чего ты трусишь, фендрик! — крикнул вдруг Бек-Агамалов на подпрапорщика. — Привыкай. Сам ведь будешь когда-нибудь адъютантом. Будешь сидеть на лошади, как жареный воробей на блюде. — Ну ты, азиат!.. Убирайся со своим одром дохлым, — отмахивался Лбов от лошадиной морды. — Ты слыхал, Бек, как в N-ском полку один адъютант купил лошадь из цирка? Выехал на ней на смотр, а она вдруг перед самим командующим войсками начала испанским шагом парадировать. Знаешь, так: ноги вверх и этак с боку на бок. Врезался, наконец, в головную роту — суматоха, крик, безобразие. А лошадь — никакого внимания, знай себе испанским шагом разделывает. Так Драгомиров сделал рупор — вот так вот — и кричит: «Поручи-ик, тем же аллюром на гауптвахту, на двадцать один день, ма-арш!..» — Э, пустяки, — сморщился Веткин. — Слушай, Бек, ты нам с этой рубкой действительно сюрприз преподнес. Это значит что же? Совсем свободного времени не останется? Вот и нам вчера эту уроду принесли. Он показал на середину плаца, где стояло сделанное из сырой глины чучело, представлявшее некоторое подобие человеческой фигуры, только без рук и без ног. — Что же вы? Рубили? — спросил с любопытством Бек-Агамалов. — Ромашов, вы не пробовали? — Нет еще. — Тоже! Стану я ерундой заниматься, — заворчал Веткин. — Когда это у меня время, чтобы рубить? С девяти утра до шести вечера только и знаешь, что торчишь здесь. Едва успеешь пожрать и водки выпить. Я им, слава богу, не мальчик дался... — Чудак. Да ведь надо же офицеру уметь владеть шашкой. — Зачем это, спрашивается? На войне? При теперешнем огнестрельном оружии тебя и на сто шагов не подпустят. На кой мне черт твоя шашка? Я не кавалерист. А понадобится, я уж лучше возьму ружье да прикладом — бац-бац по башкам. Это вернее. — Ну, хорошо, а в мирное время? Мало ли сколько может быть случаев. Бунт, возмущение там или что... — Так что же? При чем же здесь опять-таки шашка? Не буду же я заниматься черной работой, сечь людям головы. Ро-ота, пли! — и дело в шляпе... Бек-Агамалов сделал недовольное лицо. — Э, ты все глупишь, Павел Павлыч. Нет, ты отвечай серьезно. Вот идешь ты где-нибудь на гулянье или в театре, или, положим, тебя в ресторане оскорбил какой-нибудь шпак... возьмем крайность — даст тебе какой-нибудь штатский пощечину. Ты что же будешь делать? Веткин поднял кверху плечи и презрительно поджал губы. — Н-ну! Во-первых, меня никакой шпак не ударит, потому что бьют только того, кто боится, что его побьют. А во-вторых... ну, что же я сделаю? Бацну в него из револьвера. — А если револьвер дома остался? — спросил Лбов. — Ну, черт... ну съезжу за ним... Вот глупости. Был же случай, что оскорбили одного корнета в кафешантане. И он съездил домой на извозчике, привез револьвер и ухлопал двух каких-то рябчиков. И все!.. Бек-Агамалов с досадой покачал головой. — Знаю. Слышал. Однако суд признал, что он действовал с заранее обдуманным намерением и приговорил его. Что же тут хорошего? Нет, уж я, если бы меня кто оскорбил или ударил... Он не договорил, но так крепко сжал в кулак свою маленькую руку, державшую поводья, что она задрожала. Лбов вдруг затрясся от смеха и прыснул. — Опять! — строго заметил Веткин. — Господа... пожалуйста... Ха-ха-ха! В М-ском полку был случай. Подпрапорщик Краузе в Благородном собрании сделал скандал. Тогда буфетчик схватил его за погон и почти оторвал. Тогда Краузе вынул револьвер — рраз ему в голову! На месте! Тут ему еще какой-то адвокатишка подвернулся, он и его бах! Ну, понятно, все разбежались. А тогда Краузе спокойно пошел себе в лагерь, на переднюю линейку, к знамени. Часовой окрикивает: «Кто идет?» — «Подпрапорщик Краузе, умереть под знаменем!» Лег и прострелил себе руку. Потом суд его оправдал. — Молодчина! — сказал Бек-Агамалов. Начался обычный, любимый молодыми офицерами разговор о случаях неожиданных кровавых расправ на месте и о том, как эти случаи проходили почти всегда безнаказанно. В одном маленьком городишке безусый пьяный корнет врубился с шашкой в толпу евреев, у которых он предварительно «разнес пасхальную кучку». В Киеве пехотный подпоручик зарубил в танцевальной зале студента насмерть за то, что тот толкнул его локтем у буфета. В каком-то большом городе — не то в Москве, не то в Петербурге — офицер застрелил, «как собаку», штатского, который в ресторане сделал ему замечание, что порядочные люди к незнакомым дамам не пристают. Ромашов, который до сих пор молчал, вдруг, краснея от замешательства, без надобности поправляя очки и откашливаясь, вмешался в разговор: — А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю... да... Но если штатский... как бы это сказать?.. Да... Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее... зачем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать... — Э, чепуху вы говорите, Ромашов, — перебил его Веткин. — Вы потребуете удовлетворения, а он скажет: «Нет... э-э-э... я, знаете ли, вээбще... э-э... не признаю дуэли. Я противник кровопролития... И кроме того, э-э... у нас есть мировой судья...» Вот и ходите тогда всю жизнь с битой мордой. Бек-Агамалов широко улыбнулся своей сияющей улыбкой. — Что? Ага! Соглашаешься со мной? Я тебе, Веткин, говорю: учись рубке. У нас на Кавказе все с детства учатся. На прутьях, на бараньих тушах, на воде... — А на людях? — вставил Лбов. — И на людях, — спокойно ответил Бек-Агамалов. — Да еще как рубят! Одним ударом рассекают человека от плеча к бедру, наискось. Вот это удар! А то, что и мараться. — А ты, Бек, можешь так? Бек-Агамалов вздохнул с сожалением: — Нет, не могу... Барашка молодого пополам пересеку... пробовал даже телячью тушу... а человека, пожалуй, нет... не разрублю. Голову снесу к черту, это я знаю, а так, чтобы наискось... нет. Мой отец это делал легко... — А ну-ка, господа, пойдемте попробуем, — сказал Лбов молящим тоном, с загоревшимися глазами. — Бек, милочка, пожалуйста, пойдем... Офицеры подошли к глиняному чучелу. Первым рубил Веткин. Придав озверелое выражение своему доброму, простоватому лицу, он изо всей силы, с большим, неловким размахом, ударил по глине. В то же время он невольно издал горлом тот характерный звук — хрясь! — который делают мясники, когда рубят говядину. Лезвие вошло в глину на четверть аршина, и Веткин с трудом вывязил его оттуда. — Плохо! — заметил, покачав головой, Бек-Агамалов. — Вы, Ромашов... Ромашов вытащил шашку из ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не умел даже в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над головой оружие, он в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку. — Руку! — крикнул Бек-Агамалов. Но было уже поздно. Конец шашки только лишь слегка черкнул по глине. Ожидавший большего сопротивления, Ромашов потерял равновесие и пошатнулся. Лезвие шашки, ударившись об его вытянутую вперед руку, сорвало лоскуток кожи у основания указательного пальца. Брызнула кровь. — Эх! Вот видите! — воскликнул сердито Бек-Агамалов, слезая с лошади. — Так и руку недолго отрубить. Разве же можно так обращаться с оружием? Да ничего, пустяки, завяжите платком потуже. Институтка. Подержи коня, фендрик. Вот, смотрите. Главная суть удара не в плече и не в локте, а вот здесь, в сгибе кисти. — Он сделал несколько быстрых кругообразных движений кистью правой руки, и клинок шашки превратился над его головой в один сплошной сверкающий круг. — Теперь глядите: левую руку я убираю назад, за спину. Когда вы наносите удар, то не бейте и не рубите предмет, а режьте его, как бы пилите, отдергивайте шашку назад... Понимаете? И притом помните твердо: плоскость шашки должна быть непременно наклонна к плоскости удара, непременно. От этого угол становится острее. Вот, смотрите. Бек-Агамалов отошел на два шага от глиняного болвана, впился в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув шашкой высоко в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная. — Ах, черт! Вот это удар! — воскликнул восхищенный Лбов. — Бек, голубчик, пожалуйста, еще раз. — А ну-ка, Бек, еще, — попросил Веткин. Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эффект, улыбаясь, вкладывал шашку в ножны. Он тяжело дышал, и весь он в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу. — Это что? Это разве рубка? — говорил он с напускным пренебрежением. — Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски и рубят, или воду пустят сверху тоненькой стрункой и рубят. Если нет брызгов, значит удар был верный. Ну, Лбов, теперь ты. К Веткину подбежал с испуганным видом унтер-офицер Бобылев. — Ваше благородие... Командир полка едут! — Сми-ирррна! — закричал протяжно, строго и возбужденно капитан Слива с другого конца площади. Офицеры торопливо разошлись по своим взводам. Большая неуклюжая коляска медленно съехала с шоссе на плац и остановилась. Из нее с одной стороны тяжело вылез, наклонив весь кузов набок, полковой командир, а с другой легко соскочил на землю полковой адъютант, поручик Федоровский — высокий, щеголеватый офицер. — Здорово, шестая! — послышался густой, спокойный голос полковника. Солдаты громко и нестройно закричали с разных углов плаца: — Здравия желаем, ваш-о-о-о! Офицеры приложили руки к козырькам фуражек. — Прошу продолжать занятия, — сказал командир полка и подошел к ближайшему взводу. Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам. Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе всем телом. Полковник был огромный, тучный, осанистый старик. Его мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого ромба. Брови были седые, лохматые, грозные. Говорил он почти не повышая тона, но каждый звук его необыкновенного, знаменитого в дивизии голоса — голоса, которым он, кстати сказать, сделал всю свою служебную карьеру, — был ясно слышен в самых дальних местах обширного плаца и даже по шоссе. — Ты кто такой? — отрывисто спросил полковник, внезапно остановившись перед молодым солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора. — Рядовой шестой роты Шарафутдинов, ваша высокоблагородия! — старательно, хрипло крикнул татарин. — Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен? Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида, молчал и только моргал веками. — Н-ну? — возвысил голос Шульгович. — Который лицо часовой... неприкосновенно... — залепетал наобум татарин. — Не могу знать, ваша высокоблагородия, — закончил он вдруг тихо и решительно. Полное лицо командира покраснело густым кирпичным старческим румянцем, а его кустистые брови гневно сдвинулись. Он обернулся вокруг себя и резко спросил: — Кто здесь младший офицер? Ромашов выдвинулся вперед и приложил руку к фуражке. — Я, господин полковник. — А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми. Колени вместе! — гаркнул вдруг Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей... Ты, собачья душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто у тебя полковой командир? — Не могу знать, — ответил с унынием, но поспешно и твердо татарин. — У!..... Я тебя спрашиваю, кто твой командир полка? Кто — я? Понимаешь, я, я, я, я, я!.. — И Шульгович несколько раз изо всей силы ударил себя ладонью по груди. — Не могу знать... — .......... — ... — выругался полковник длинной, в двадцать слов, запутанной и циничной фразой. — Капитан Слива, извольте сейчас же поставить этого сукина сына под ружье с полной выкладкой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем. Вы, подпоручик, больше о бабьих хвостах думаете, чем о службе-с. Вальсы танцуете? Поль де Коков читаете?.. Что же это — солдат, по-вашему? — ткнул он пальцем в губы Шарафутдинову. — Это — срам, позор, омерзение, а не солдат. Фамилию своего полкового командира не знает... У-д-дивляюсь вам, подпоручик!.. Ромашов глядел в седое, красное, раздраженное лицо и чувствовал, как у него от обиды и от волнения колотится сердце и темнеет перед глазами... И вдруг, почти неожиданно для самого себя, он сказал глухо: — Это — татарин, господин полковник. Он ничего не понимает по-русски, и кроме того... У Шульговича мгновенно побледнело лицо, запрыгали дряблые щеки и глаза сделались совсем пустыми и страшными. — Что?! — заревел он таким неестественно оглушительным голосом, что еврейские мальчишки, сидевшие около шоссе на заборе, посыпались, как воробьи, в разные стороны. — Что? Разговаривать? Ма-ал-чать! Молокосос, прапорщик позволяет себе... Поручик Федоровский, объявите в сегодняшнем приказе о том, что я подвергаю подпоручика Ромашова домашнему аресту на четверо суток за непонимание воинской дисциплины. А капитану Сливе объявляю строгий выговор за то, что не умеет внушить своим младшим офицерам настоящих понятий о служебном долге. Адъютант с почтительным и бесстрастным видом отдал честь. Слива, сгорбившись, стоял с деревянным, ничего не выражающим лицом и все время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. — Стыдно вам-с, капитан Слива-с, — ворчал Шульгович, постепенно успокаиваясь. — Один из лучших офицеров в полку, старый служака — и так распускаете молодежь. Подтягивайте их, жучьте их без стеснения. Нечего с ними стесняться. Не барышни, не размокнут... Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта, пошел к коляске. И пока он садился, пока коляска повернула на шоссе и скрылась за зданием ротной школы, на плацу стояла робкая, недоумелая тишина. — Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж бог убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не... Он не договорил, устало махнул рукой и, повернувшись спиной к молодому офицеру, весь сгорбившись, опустившись, поплелся домой, в свою грязную, старческую холостую квартиру. Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны. И так как у Ромашова была немножко смешная, наивная привычка, часто свойственная очень молодым людям, думать о самом себе в третьем лице, словами шаблонных романов, то и теперь он произнес внутренно: «Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком грусти...»

В центре повести А.И. Куприна «Поединок» — судьба юного подпоручика Юрия Ромашова, который постепенно приходит к осознанию своего «я» в жестокой и абсурдной действительности. Он чист, даже ребячески наивен. Всё, свойственное его возрасту — грёзы о счастье, любви, жажда прекрасного, — болезненно обостряется в пошлой обстановке заштатного полка, в постоянном общении с ограниченными и грубыми офицерами, которые, будучи в большинстве своём мелкими неудачниками, всю свою злобу вымещают на солдатах.

На этом фоне исключением выглядит Назанский — полковой «философ», талантливый, но, увы, спившийся человек. В своих прочувствованных монологах (единственным их слушателем является Ромашов) он упрекает товарищей-офицеров за то, что они униженно тянут лямку и готовы выполнить любой приказ, не задумываясь о смысле происходящего. Однако главную вину офицерской касты он видит в другом: «Это то, что мы слепы и глухи ко всему».

О горькой солдатской доле Куприн говорит с такой же жестокой силой, как и о пороках офицерства. Одним из лучших эпизодов в повести является, на мой взгляд, сцена разговора Ромашова с замордованным, обезумевшим от побоев солдатом Хлебниковым. Спасая его от самоубийства, Ромашов осознаёт пустячность собственных переживаний в сравнении с отчаянием рядовых армии.

В атмосфере унижения и пошлости Юрий Ромашов живёт ожиданием своего «звёздного часа», испытывая мучительное чувство «своего одиночества и затерянности среди чужих». Прекрасное и светлое он черпает из своих утончённых переживаний — влюблённости в Шурочку Николаеву, наслаждения «волшебным пожаром» вечерней зари, ощущения творческой энергии весенней земли.

Всё тягостное — позорный провал роты Ромашова во время смотра, грубые сцены в офицерском клубе и на плацу — поступает извне. Честолюбивые побуждения героя, который видел себя в мечтах ловким и ладным офицером, командиром лучшей из рот, терпят крах. Постепенно он приходит к выводу о том, что «существует только три гордых призвания человека: наука, искусство и свободный физический труд».

Понимание этого позволяет Ромашову по-иному взглянуть на своих сослуживцев, осознать драматичность их судеб. Он неожиданно для себя обнаруживает, что человечность, способность к состраданию присущи и пьянице Веткину, и поклоннику звериных инстинктов Бек-Агамалову, и создателю «стройной системы» порабощения Осадчему. Все они вынуждены гасить в себе искренние порывы, подчиняться жестоким армейским нравам, жить не по своей воле.

Двойственное впечатление производят даже единственно близкие Ромашову люди — Шурочка Николаева и Василий Наганский. Незаурядный интеллект Назанского обречён на угасание. Женственная и расчётливая Шурочка растрачивает свои дарования, по существу, впустую. Сам Куприн и осуждает их, и сожалеет об их бесславной судьбе в сложившихся бесчеловечных условиях.

Писатель широко раздвигает временные и пространственные границы повествования: в его представлении офицеры отдельного полка связаны со всеми людьми одной трагедией — трагедией «запутанного и угнетённого сознания». С моей точки зрения, это один из главных мотивов произведения. На фоне безысходной, казалось бы, действительности, где даже самые талантливые личности ощущают себя потерянными, чуткое, доброе, утончённое жизнеощущение Юрия Ромашова является подтверждением того, что гуманные основы мира не утрачены.

Большой смысл вложен писателем в мотив юности. С молодостью героя тесно связана авторская мысль о преображении жизни. Поэтому так страшна бессмысленная гибель юноши, до последнего мгновенья страстно желавшего правды и красоты, ведущего поединок с пошлостью и подлостью.